Именно потому, что он не склоняет головы перед традицией и ярмом привычки, он
представляет собой чрезвычайно плодотворный источник всего нового. Но так как в
самых культурных обществах интеллектуальные функции более всего развиты и более
всего необходимы и так как в то же время, в силу чрезвычайной сложности этих
обществ, непременным условием их существования является непрерывное изменение,
то в тот самый момент, когда число неврастеников становится особенно
значительным, существование их получает свое практическое оправдание. Они не
относятся к числу людей, по существу своему внесоциальных, которые устраняют
самих себя, потому что не могут жить в той среде, к которой они прикреплены.
Нужно, чтобы еще целый ряд других причин присоединился к свойственному им
органическому состоянию, чтобы характер их принял такое направление и развился
именно в этом смысле. Сама по себе неврастения есть предрасположение очень
общего характера, не влекущее за собой никаких определенных поступков, но по
ходу обстоятельств она может принимать самые разнообразные формы. Неврастения —
это почва, на которой могут зародиться самые различные наклонности в зависимости
от того, как оплодотворят ее социальные условия. У старого, уже сбитого с пути
народа, на почве неврастении легко пустят корни отвращение к жизни, инертность и
меланхолия со всеми печальными, свойственными им последствиями. Наоборот, в
молодом еще обществе на этой почве по преимуществу разовьются пылкий идеализм,
великодушный прозелитизм, деятельная самоотверженность. Если во времена
всеобщего упадка мы видим увеличение числа неврастеников, то мы не должны
забывать, что их же руками создаются новые государства; именно из среды
неврастеников появляются все великие преобразователи. При такой двойственной
роли неврастения не может объяснить столь определенного социального факта, как
тот или иной процент самоубийств*.
    * Очень ярким примером этой двойственности являются сходство и контраст,
наблюдаемые между французской и русской литературой. Та симпатия, которой во
Франции пользуется русская литература, уже доказывает, что в ней очень много
общих черт с французской. На самом деле, у писателей обеих наций чувствуется
болезненная утонченность нервной системы, известное отсутствие умственного и
морального равновесия. Но это общее психобиологическое состояние производит
совершенно различные социальные последствия. Тогда как русская литература
чрезмерно идеалистична, тогда как свойственная ей меланхоличность основана на
деятельном сочувствии к страданиям человечества и является здоровой тоской,
возбуждающей веру и призывающей к деятельности, тоска французской литературы
выражает только чувство глубочайшего отчаяния и отражает беспокойное состояние
упадка. Вот каким образом одно и то же органическое состояние может служить
почти противоположным социальным целям.
     ..далее