Этот культ человека представляет собой нечто совершенно иное, чем тот
эгоистический индивидуализм, о котором мы говорили выше и который ведет к
самоубийству. Не отрывая личностей от общества и от сверхиндивидуальных целей,
этот культ объединяет их на одной мысли и делает из них служителей одного и того
же дела. Ибо тот человек, который становится, таким образом, предметом
общественной любви и почитания, не есть та конкретная, эмпирическая личность,
каковой является каждый из нас; это — человек вообще, идеальное человечество,
как его понимает каждый народ в каждый момент своей истории. Никто из нас не
воплощает его полностью, хотя никто из нас и не чужд ему совершенно. Дело идет
ведь не о том, чтобы сосредоточить каждую отдельную личность на самой себе и на
ее личных интересах, но о том, чтобы подчинить ее всеобщим интересам
человеческого рода. Такая цель выводит ее за ее пределы; безличная и
беспристрастная, она парит над всеми частными личностями; как и всякий идеал,
она может быть понимаема только как нечто высшее и господствующее над реальным.
Она господствует даже над обществами, потому что она есть та цель, на которую
направлена всякая социальная деятельность. Вот почему общество уже не имеет
права распоряжаться ею. Общества, признавая за собою свое право на
существование, становятся от личности в зависимость и теряют право на ее
уничтожение; и еще с большим основанием теряют они право разрешать людям
уничтожать самих себя. Наше достоинство, как моральных существ, перестает быть
собственностью общины; но в силу этого оно не становится еще нашей
собственностью — мы нисколько не приобретаем права делать с ним, что нам угодно.
Откуда, в самом деле, могли бы мы получить это право, когда общество — это
существо, высшее, чем мы,— само его не имеет?
    При этих условиях самоубийство необходимо причисляется к поступкам
безнравственным; ибо оно, по своему основному принципу, отрицает эту религию
человечества. Убивая себя, человек наносит, говорят нам, вред только самому
себе, и обществу незачем вмешиваться сюда, согласно древней аксиоме: Volenti non
fit inyuria. Это — заблуждение. Общество оскорблено, потому что оскорблено
чувство, на котором основываются в настоящее время его наиболее почитаемые
моральные аксиомы и которое служит почти единственной связью между его членами;
это чувство было бы подорвано, если бы такое оскорбление могло совершиться
беспрепятственно. В самом деле, каким образом могло бы оно сохранить малейший
авторитет, если бы, при его оскорблении, моральное сознание не протестовало? С
того момента, как человеческая личность признается и должна быть признана
святыней, которой не может произвольно распоряжаться ни индивид, ни группа,
всякое покушение на нее должно быть запрещено. Неважно, что преступник и жертва
соединяются при этом в одном лице: социальное зло, следующее из акта, не
исчезает только потому, что преступник причинил страдание только себе. Если факт
насильственного прекращения человеческой жизни сам по себе всегда возмущает нас,
как оскорбление святыни, то мы не можем терпеть его ни в каком случае. Уступив
здесь, общественное чувство скоро потеряло бы свою силу.
    Мы не хотим этим сказать, что следует вернуться к тем диким мерам, которые
применялись в предыдущие века к самоубийцам. Они были установлены в эпоху, когда
под влиянием преходящих условий всякая карательная система проводилась с
преувеличенной жестокостью. Но следует соблюсти принцип, что самоубийство как
таковое должно быть осуждено. Остается исследовать, какими внешними признаками
может выражаться это осуждение. Достаточно ли одних моральных санкций или нужны
еще и юридические, и какие именно? Этот практический вопрос и рассматривается в
следующей главе. ..далее