С другой стороны, мы знаем, что самоубийства вытекают из самых существенных
элементов в строении общества, так как они выражают собой темперамент, а
темперамент народов, как и отдельных лиц, отражает самое основное в состоянии
организма.
    Наша социальная организация должна была глубоко измениться в течение этого
столетия для того, чтобы быть в состоянии вызвать подобное увеличение процента
самоубийств. И невозможно, чтобы столь важное и столь быстрое изменение не было
болезненным явлением; ибо общество не в состоянии с такой внезапностью изменить
свою структуру. Только вследствие медленных и почти нечувствительных перемен
может оно приобрести иной характер. Да и возможные изменения ограничены в своих
размерах. Раз социальный тип получил окончательную форму, он не обладает
безграничной пластичностью; быстро достигается известный предел, которого нельзя
перейти. Поэтому не могут быть нормальными и те изменения, наличность которых
предполагает статистика современных самоубийств. Не зная даже точно, в чем они
состоят, можно заранее утверждать, что они вытекают не из нормальной эволюции, а
из болезненного потрясения, сумевшего подорвать корни прежних установлений, но
оказавшегося не в силах заменить их чем-нибудь новым; и не в короткий промежуток
времени можно восстановить работу веков. Растущий прилив добровольных смертей
зависит, следовательно, не от увеличения блеска нашей цивилизации, а от
состояния кризиса и ломки, которые, продолжаясь, не могут не внушать опасений.
    К этим разного рода доводам можно прибавить и еще один довод. Если истинно
положение, что при нормальных условиях коллективная печаль имеет свое
определенное место в жизни общества, то обыкновенно она не носит настолько
интенсивного и всеобщего характера, чтобы быть в состоянии проникать до высших
центров социального тела. Она остается на положении подсознательного настроения,
которое смутно ощущается коллективным субъектом, действию которого этот субъект,
следовательно, подчиняется, но в котором он не отдает себе ясного отчета. По
крайней мере этому неопределенному настроению удается овладевать общественным
сознанием лишь в форме частичных и прерывистых вспышек. И выражается это
настроение главным образом в виде отрывочных суждений, изолированных положений,
не связанных друг с другом, могущих, вопреки их абсолютной форме, отразить лишь
одну какую-нибудь сторону действительности, воспринимая поправки и дополнения из
сферы постулатов противоположного характера. Из этого источника и проистекают
все те меланхолические афоризмы, все те пословицы, направленные на осуждение
жизни, в которых иногда проявляется народная мудрость. Но они встречаются не в
большем количестве, чем противоположные им по духу поговорки. Они выражают,
очевидно, мимолетные впечатления, лишь проходящие через поле сознания, но не
занимающие его целиком. И только в тех случаях, когда подобные чувства
приобретают исключительную силу, они начинают занимать общественное внимание в
такой мере, что их можно разглядеть в их целом, в полном и систематическом
согласовании друг с другом,— и тогда они делаются основой для всей философии
жизни. В самом деле, в Риме и в Греции проникнутые отчаянием теории Эпикура и
Зенона появились лишь тогда, когда общество почувствовало себя серьезно больным.
Образование этих великих систем было, следовательно, признаком того, что
пессимистическое настроение достигло ненормально больших размеров вследствие
каких-то пертурбаций в социальном организме. А ведь сколько таких теорий имеется
в наше время! Для верного представления об их численности и значении
недостаточно принимать во внимание лишь философские системы, носящие официально
пессимистический характер, вроде учений Шопенгауэра, Гартмана и т. д. Нужно
считаться и со всеми теориями, которые, под различными именами являлись
предшественницами этого направления. Анархист, эстет, мистик,
социалист-революционер, если они без отчаяния смотрят на будущее, все-таки
подают руку пессимисту в одном и том же чувстве ненависти или презрения ко всему
существующему, в одной и той же потребности разрушения действительности или
удаления от нее. Если бы общественное сознание не приняло болезненного
направления, мы бы не имели такого подъема коллективной меланхолии; и
следовательно, развитие самоубийств, вытекающее из этого же состояния
общественного сознания, имеет также болезненный характер. ..далее