Но из изложенного выше вытекает еще один более знаменательный вывод, исключающий
мысль о возможности подобного доказательства. Если оставить в стороне различие в
деталях репрессивных мер, принимавшихся разными народами, то можно увидеть, что
регламентация самоубийства прошла через две главные фазы. В первой — личности
запрещено кончать с собой самовольно, но государство может выдать на это свое
разрешение. Деяние становится безнравственным лишь в том случае, когда его
совершают отдельные лица на свой страх, без участия органов коллективной жизни.
При известных обстоятельствах общество как бы уступает и соглашается разрешить
то, что принципиально оно осуждает. Во втором периоде— осуждение носит
абсолютный характер и не допускает никаких исключений. Возможность распоряжения
человеческой жизнью, за исключением смерти как возмездия за преступление,
отнимается даже не только у заинтересованного субъекта, но даже и у общества.
Этого права отныне лишены и коллективная, и индивидуальная воля. Самоубийство
рассматривается как безнравственное деяние по самой своей сущности, само по
себе, вне зависимости от того, кто является его участником. Таким образом, по
мере развития прогресса отрицательное отношение не только не исчезает, но
делается все более радикальным. Если же в настоящее время общественное сознание,
по-видимому, снисходительно относится к самоубийству, то это колебание должно
вытекать из временных случайных причин, ибо совершенно невероятно, чтобы
моральная эволюция, шедшая в течение веков в одном и том же направлении, могла
пойти в этом вопросе назад.
    И в самом деле, идеи, из которых вытекла эта эволюция, никогда не теряют своей
силы. Некоторые утверждают, что самоубийство заслуживает наказания потому, что
человек, кончая с собой, уклоняется от исполнения своих обязанностей по
отношению к обществу. Но если исходить только из этого соображения, то следовало
бы, подобно грекам, предоставить обществу организовать по его усмотрению
самозащиту, действующую исключительно в его интересах. Но мы отказывали ему в
праве на это именно потому, что не смотрим На самоубийцу просто как на
несостоятельного должника, кредитором которого является общество. Ведь кредитор
может всегда простить долг, на получение которого он имеет право. К тому же,
если бы осуждение, встречающее самоубийство, не имело других источников, оно
должно было бы быть тем строже, чем сильнее личность подчинена государству;
следовательно, оно достигало бы своего апогея в известном обществе. Однако,
совершенно наоборот, оно развивается все больше по мере того, как растут права
личности по отношению к государству. И если оно приняло такой строгий и всеобщий
характер в христианском обществе, то причину этого изменения следует искать не в
представлении этих народов о значении государства, а в новом понятии о
человеческой личности. Она стала в их глазах святыней и даже святыней по
преимуществу, на которую никто не смеет посягать.
    Без сомнения, уже в античной общине личность не настолько принижена, как у
первобытных народов. За ней уже признается социальная ценность, но эта ценность
рассматривается исключительно как достояние государства. Община поэтому могла
свободно распоряжаться личностью, лишая в то же время личность права
распоряжения самой собой. Но теперь личности придают такое достоинство, которое
ставит ее выше самой себя и выше общества. Пока она не пала и не потеряла
благодаря своему поведению права называться человеком, она для нас является, так
сказать, частицей той высшей природы sui generis, которой все религии наделяют
своих богов и которая ставит их вне посягательств со стороны смертных. Личность
получила религиозный оттенок; человек стал богом для людей. И поэтому всякое
покушение на личность кажется нам оскорблением святыни. Чья бы рука ни наносила
удар, он производит на нас отталкивающее впечатление только потому, что он
посягает на то священное, что заключается в нас и что мы должны уважать и в
себе, и в других людях. ..далее