Однако несомненно, что все социальное сознание не может сделаться в такой
степени внешним и материальным. Вся национальная эстетика не исчерпывается теми
произведениями искусства, которые ею вдохновлены; вся мораль не может быть
сведена к определенным заповедям — большая ее часть остается неуловимой.
Существует еще обширная область коллективной жизни, остающаяся на свободе;
существует целая масса социальных потоков, которые направляются то в одну, то в
другую сторону, то расходятся, то сталкиваются между собой, перекрещиваются и
смешиваются тысячью различных способов, и именно потому, что они находятся в
непрерывном движении, они не могут принять никакой объективной формы. Сегодня
поток тоски и отчаяния заливает общество; завтра, наоборот, все сердца уносит с
собой веяние радостной доверчивости. В течение одного периода все общество
увлекается индивидуализмом, но наступает другой период, и преобладающим влиянием
начинают пользоваться уже социальные и филантропические настроения; вчера
общество увлекалось космополитизмом, сегодня все умы захватывает патриотическое
настроение. И весь этот водоворот, эти приливы и отливы приходят и уходят,
ничуть не изменяя основных постановлений права и правил морали, застывших в
своих священных формах. Ведь и сами эти предписания лишь выражают подчиненную им
жизнь, частью которой они являются; они вытекают из нее, но не подавляют ее. В
основании всех социальных норм заложены деятельные и живые чувства, которые эти
формулы резюмируют, но которых они являются только внешней оболочкой. Они не
вызвали бы никакого отклика, если бы не соответствовали конкретным чувствам и
эмоциям, распространенным в обществе. Поэтому, если мы приписываем им реальное
бытие, мы отнюдь не хотим этим сказать, что вне их мораль лишена всякой
реальности. Это значило бы принимать знак за обозначаемую вещь. Без сомнения,
знак имеет самостоятельное значение, его нельзя считать бездейственным
эпифеноменом; в настоящее время роль, которую он играет в интеллектуальном
развитии, хорошо известна. Но все же это — только знак, и ничего больше.
    Но, хотя непосредственная жизнь слишком подвижна для того, чтобы принять
неизменную форму, она тем не менее носит тот же характер, что и ее фиксированные
формулами правила, о которых мы только что говорили. Она занимает внешнее
положение по отношению к каждому среднему индивиду, взятому отдельно. Вот,
например, серьезная общественная опасность вызывает сильный подъем
патриотического чувства; из этого вытекает коллективный порыв, в силу которого
общество в своей совокупности принимает как бы за аксиому, что все частные
интересы, даже такие, которые в обыкновенное время заслуживали бы уважения,
должны совершенно стушеваться перед интересом общественным; и принцип этот
высказывается не только в виде desideratum, но применяется на деле. Обратите
внимание в такую минуту на большинство индивидов. У очень многих из них вы
найдете это моральное настроение, но в бесконечно ослабленной степени. Даже во
время войны очень редко встречаются примеры таких людей, которые добровольно
готовы проявить полное самоотречение. Поэтому из всех частных сознаний,
составляющих нацию, нет ни одного, по отношению к которому данное коллективное
течение не являлось бы почти всецело внешним; ибо каждое из них содержит только
частицу его.
    То же наблюдение можно сделать по отношению к наиболее основным и стойким
моральным чувствам. Например, каждое общество относится с уважением к жизни
человека вообще; степень этого уважения имеет определенную величину и может быть
измерена относительной строгостью наказаний, налагаемых за убийство. С другой
стороны, средний человек все же имеет в себе известную степень этого чувства, но
в гораздо меньшей степени и в совершенно другом виде, чем оно существует в
обществе. Для того чтобы понять эту разницу, достаточно сравнить то чувство,
которое нам лично внушает убийца или самый вид убийства и которое охватывает при
тех же обстоятельствах целую толпу. Нам известно, до какой степени возбуждения
может дойти толпа, если ничто ее не сдерживает; а это зависит от того, что гнев
носит коллективный характер. То же самое различие наблюдается ежеминутно между
тем способом, каким общество реагирует на эти преступления, и тем впечатлением,
какое они производят на индивидов, т. е. между индивидуальной и социальной
формой того чувства, которое эти преступления оскорбляют. Социальное возмущение
обладает такой энергией, что оно редко довольствуется другим наказанием, кроме
смертной казни. Иначе чувствует каждый из нас, если жертвой преступления
является человек, нам незнакомый или безразличный, и если убийца не живет близко
от нас и, следовательно, не является для нас личной опасностью; мы, соглашаясь с
тем, что поступок справедливо требует наказания, не чувствуем себя достаточно
потрясенными, не ощущаем непреодолимой потребности в отмщении. Мы сами не
сделаем шага для того, чтобы обнаружить виновного, и даже откажемся выдать его.
Дело принимает другой оборот только в том случае, если, как говорится,
общественное мнение взволновано данным событием. Тогда мы становимся более
требовательными и деятельными. Но тогда именно это общественное мнение говорит
нашими устами, мы действуем скорее под давлением коллектива, нежели в качестве
индивидов как таковых. ..далее