Нет другого вида самоубийства, где бы сильнее был выражен альтруистический
характер. Во всех этих случаях мы видим, как субъект стремится освободиться от
своей личности для того, чтобы погрузиться во что-то другое, что он считает
своею настоящей сущностью. Как бы ни называлась эта последняя, индивид верит,
что он существует в ней и только в ней, и, стремясь к утверждению своего бытия,
он вместе с тем стремится слиться воедино с этой сущностью. В этом случае
человек не считает своего теперешнего существования действительным. Безличность
достигает здесь своего максимума, и альтруизм выражен с полною ясностью. Но,
возразят нам, не объясняется ли этот вид самоубийства только пессимистическим
взглядом человека на жизнь? Ведь если человек с такой охотой убивает себя, он,
очевидно, не дорожит жизнью и, следовательно, представляет ее себе в более или
менее безотрадных тонах. При такой точке зрения все самоубийства оказались бы
похожими друг на друга. Между тем было бы большой ошибкой не делать между ними
никакого различия; рассматриваемое отношение к жизни не всегда зависит от одной
и той же причины, и потому, несмотря на кажущееся совпадение, оно является
неодинаковым в различных случаях. Если эгоист, не признающий ничего реального в
мире, кроме своей личности, не знает в жизни радости, то его нельзя ставить на
одну доску с крайним альтруистом, неудержимая скорбь которого происходит оттого,
что существование индивидов ему кажется лишенным всякой реальности. Один
отрывается от жизни, потому что не видит в ней для себя никакой цели и считает
свое существование бессмысленным и бесполезным, другой убивает себя потому, что
его желанная цель лежит вне этой жизни и последняя служит для него как бы
препятствием. Различие мотивов сказывается, конечно, на последствиях, и
меланхолия одного по природе своей глубоко разнится от меланхолии другого.
Меланхолия первого создана чувством неизлечимой усталости и психической
подавленности; она знаменует полный упадок деятельности, которая, не имея для
себя никакого полезного применения, терпит окончательное крушение. Меланхолия
альтруиста полна надежды: он верит, что по ту сторону этой жизни открываются
самые радужные перспективы; подобное чувство вызывает даже энтузиазм,
нетерпеливая вера стремится сделать свое дело и проявляет себя актом величайшей
энергии.
    В конце концов одного более или менее мрачного взгляда на жизнь недостаточно для
объяснения интенсивной наклонности к самоубийству у определенного народа. Так,
например, пребывание на земле вовсе не рисуется христианину в более приветливом
свете, чем последователю секты джайнов. Жизнь представляется христианину в виде
цепи тяжких испытаний; христианская душа надеется обрести свою настоящую обитель
тоже не на этой земле, но тем не менее мы знаем, какое отвращение к акту
самоубийства проповедует и внушает христианство. Это обстоятельство объясняется
тем, что христианские общества уделяют индивиду гораздо больше места, чем
общества, о которых мы только что говорили. На каждом христианине лежат
определенные личные обязанности, от исполнения которых он не может уклониться;
только в зависимости от того, насколько хорошо верующий исполнит свой долг
здесь, на земле, ему приуготовлены высшие радости и награды на небе, и эти
радости — только личные, как и дела, которые дали на них право. Таким образом,
умеренный индивидуализм, присущий духу христианства, помешал ему отнестись
благосклонно к самоубийству наперекор его теориям о человеке и его судьбе.
    Системы метафизические и религиозные, служащие как бы логической рамкой для этих
моральных обычаев, доказывают нам, что именно таково и есть их происхождение и
значение. Уже давно замечено, что подобные системы существуют обыкновенно наряду
с пантеистическими верованиями. Без сомнения, джайнизм, так же как и буддизм,
атеистичен; но пантеизм, безусловно, еще теистичен. Главной характерной чертой
пантеизма является идея о том, что все реальное в индивиде не относится к его
природе, что душа, одухотворяющая его, не есть его душа и что в силу этого нет и
не может быть индивидуального бытия. Именно эта догма и легла в основание учения
индусов, она встречается уже в брахманизме. Наоборот, там, где начало существ не
сливается с ними, но само мыслится в индивидуальной форме, т. е. у
монотеистических народов, к которым принадлежат евреи, христиане, магометане,
или у политеистов — греков, латинян — данная форма самоубийства является
исключительной, и нигде нельзя встретиться с нею в качестве религиозного обычая.
Следовательно, можно думать, что между этой формой самоубийства и пантеизмом
действительно существует причинная связь. Так ли это? ..далее