Главная страница

Эмиль ДЮРКГЕЙМ

САМОУБИЙСТВО


    Но в такой абсолютной форме это положение представляется очень спорным. Если бы
действительно мысль о конце нашего бытия была нам в такой степени нестерпима, то
мы могли бы согласиться жить только при условии самоослепления и умышленного
убеждения себя в ценности жизни. Ведь если можно до известной степени
замаскировать от нас перспективу ожидающего нас «ничто», мы не можем
воспрепятствовать ему наступить: что бы ни делали мы — оно неизбежно. Мы можем
добиться только того, что память о нас будет жить в нескольких поколениях, что
наше имя переживет наше тело; но всегда неизбежно наступит момент, и для
большинства людей он наступает очень быстро, когда от памяти о них ничего не
остается. Те группы, к которым мы примыкаем для того, чтобы при их посредстве
продолжалось наше существование, сами смертны в свою очередь; они также обречены
разрушиться в свое время, унеся с собой все, что мы вложили в них своего. В
очень редких случаях память о какой-нибудь группе настолько тесно связана с
человеческой историей, что ей обеспечено столь же продолжительное существование,
как и самому человечеству. Если бы у нас действительно была такая жажда
бессмертия, то подобная жалкая перспектива никогда не могла бы нас
удовлетворить. В конце концов, что же остается после нас? Какое-нибудь слово,
один звук, едва заметный и чаще всего безымянный след. Следовательно, не
останется ничего такого, что искупало бы наши напряженные усилия и оправдывало
их в наших глазах. Действительно, хотя ребенок по природе своей эгоистичен и
мысли его совершенно не заняты заботами о будущей жизни и хотя дряхлый старик в
этом, а также и во многих других отношениях очень часто ничем не отличается от
ребенка, тем не менее оба они больше, чем взрослый человек, дорожат своим
существованием. Выше мы уже видели, что случаи самоубийства чрезвычайно редки в
течение первых 15 лет жизни и что уменьшение числа самоубийств наблюдается также
в глубокой старости. То же можно сказать и относительно животных,
психологическое строение которых лишь по степени отличается от человеческого.
Неверно поэтому утверждение, что жизнь возможна лишь при том условии, если смысл
жизни находится вне ее самой.
    В самом деле, существует целый ряд функций, в которых заинтересован только
единичный индивидуум: мы говорим о тех функциях, которые необходимы для
поддержания его физического существования. Так как они специально для этой цели
предназначены, то они осуществляются в полной мере всякий раз, как эта цель
достигается. Следовательно, во всем, что касается этих функций, человек может
действовать разумно, не ставя себе никаких превосходящих его целей; функции эти
уже тем самым, что они служат человеку, получают вполне законченное оправдание.
Поэтому человек, поскольку у него нет других потребностей, сам над собой довлеет
и может жить вполне счастливо, не имея другой цели, кроме той, чтобы жить.
Конечно, взрослый и цивилизованный человек не может жить в таком состоянии; в
его сознании накопляется множество идей, самых различных чувств, правил, не
стоящих ни в каком отношении к его органическим потребностям. Искусство, мораль,
религия, политика, сама наука вовсе не имеют своею целью ни правильного
функционирования, ни восстановления физических органов человека. Вся
сверхфизическая жизнь образовалась вовсе не под влиянием космической среды, но
проснулась и развилась под действием социальной среды. Происхождением чувств
симпатии к ближним и солидарностью с ними мы обязаны влиянию общественности.
Именно общество, создавая нас по своему образцу, внушило нам те религиозные и
политические убеждения, которые управляют нашими поступками. Мы развиваем наш
интеллект ради того, чтобы исполнить наше социальное предназначение, и само
общество, как сокровищница знания, снабжает нас орудиями для нашего умственного
развития.
    Уже в силу того, что высшие формы человеческой деятельности имеют коллективное
происхождение, они преследуют коллективную же цель, поскольку они зарождаются
под влиянием общественности, постольку к ней же относятся и все их стремления;
можно сказать, что эти формы являются самим обществом, воплощенным и
индивидуализированным в каждом из нас. Но для того, чтобы подобная деятельность
имела в наших глазах разумное основание, самый объект, которому она служит, не
должен быть для нас безразличным. Мы можем быть привязаны к первой лишь в той
мере, в какой мы привязаны и ко второму, т. е. к обществу. Наоборот, чем сильнее
мы оторвались от общества, тем более мы удалились от той жизни, для которой оно
одновременно является и источником, и целью. К чему эти правила морали, нормы
права, принуждающие нас ко всякого рода жертвам, эти стесняющие нас догмы, если
вне нас нет существа, которому все это служит и с которым мы были бы солидарны?
Зачем тогда существует наука? Если она не приносит никакой другой пользы, кроме
той, что увеличивает наши шансы в борьбе за жизнь, то она не стоит
затрачиваемого на нее труда. Инстинкт лучше исполняет эту роль; доказательством
служат животные. Какая была надобность заменять инстинкт размышлением, менее
уверенным в себе и более подверженным ошибкам? И в особенности, чем оправдать
переносимые нами страдания? Испытываемое индивидуумом зло ничем не может быть
оправдано и становится совершенно бессмысленным, раз ценность всего
существующего определяется с точки зрения отдельного человека. Для человека
твердо религиозного, для того, кто тесными узлами связан с семьей или
определенным политическим обществом, подобная проблема даже не существует.
Добровольно и свободно, без всякого размышления, такие люди отдают все свое
существо, все свои силы: один — своей церкви, или своему Богу, живому символу
той же церкви, другой—своей семье, третий — своей родине или партии. В самых
своих страданиях эти люди видят только средство послужить прославлению группы, к
которой они принадлежат и которой этим они выражают свое благоговение. Таким
образом христианин достигает того, что преклоняется перед страданием и ищет его,
чтобы лучше доказать свое презрение к плоти и приблизиться к своему
божественному образцу. Но поскольку верующий начинает сомневаться, т. е.
поскольку он эмансипируется и чувствует себя менее солидарным с той
вероисповедной средой, к которой он принадлежит, поскольку семья и общество
становятся для индивида чужими, постольку он сам для себя делается тайной и
никуда не может уйти от назойливого вопроса: зачем все это нужно? ..далее 




Все страницы произведения: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382